Бібліотечна Звягельщина

Исаак Бабель родился в Одессе в состоятель­ной семье. Его отец был правоверным евреем и заставлял сына учить родной язык, Библию и Тал­муд. Будущий писатель писал позднее в своей «Автобиографии», что дома ему жилось трудно, так как с утра до вечера ему приходилось изучать еще и множество других наук, поэтому отдыхал он в школе.

Учился Бабель в Одесском коммерческом училище имени императора Николая I. Это было пре­стижное учебное заведение, где готовили квалифицированных работников для банков и крупных коммерческих предприятий. Кроме специальных предметов, в училище хорошо было поставлено преподавание иностранных языков — английско­го, немецкого и французского. Какое-то время Бабель даже писал на французском языке рассказы, но потом перешел на русский.                                                         

По окончании училища Бабель поступил в Коммерческий институт в Киеве и закончил его в 1915 году, после чего отправился в Петербург. Однако там молодого человека никто не ждал с распростертыми объятиями, к тому же он был евреем, для которых существовала «черта осед­лости». Они должны были жить там, где им было предписано. Тем не менее, Бабель решил остаться в столице и, скрываясь от полиции, снимал угол у вечно пьяного официанта.

К тому времени у Бабеля было написано уже немало рассказов, которые он безуспешно пытал­ся опубликовать. Все редакторы из числа извест­ных литераторов, к кому обращался будущий пи­сатель, советовали ему поступить работать в лав­ку, но он продолжал надеяться на свою звезду. Так продолжалось, пока Бабель не попал к Горь­кому. Знаменитый писатель, сам прошедший не­легкую школу выживания, поддержал молодого человека и напечатал его рассказы в своей «Ле­тописи». Эти рассказы сделали имя Бабеля изве­стным, но не в литературных кругах, а в поли­ции. Молодого сочинителя решили привлечь к уголовной ответственности по статье 1001 (пор­нография), а также за попытку «ниспровергнуть существующий строй».

Дело в том, что рассказы Бабеля были посвя­щены той прозе жизни, о которой писать «не сле­довало», а он написал - о проститутках, об их жизни, соединив духовное и физиологически-плотское, поскольку считал заслуживающим вни­мания все, что происходит в жизни. Этой своей позиции он остался верен до конца.

На Бабеля было заведено уголовное дело, но суд не состоялся только по той при­чине, что грянула Февральская революция. А Бабель продолжал писать. Однако Горький, опуб­ликовавший первые рассказы Бабеля, остался недоволен его новыми произведениями и посове­товал ему пойти «в люди», набраться жизненно­го опыта, посмотреть, чем и как живет народ.

В течение семи лет Бабель испробовал множе­ство профессий и многое познал. Он был солда­том на румынском фронте, потом служил в ЧК, в Наркомпросе, в продовольственных экспедициях, воевал в Северной армии против Юденича, в Пер­вой Конной армии Буденного, работал в Одесском губкоме, был выпускающим в 7-й советской ти­пографии в Одессе, работал репортером в петро­градских и тифлисских газетах. Как вспоминал сам Бабель, «только в 1923 году я научился вы­ражать мои мысли ясно и не очень длинно. Тогда я вновь принялся сочинять».

Самые, пожалуй, сильные впечатления оста­вила у Бабеля его служба в рядах Первой Конной армии, которой он посвятил свою знаменитую повесть «Конармия». Писатель туда приехал как корреспондент газеты «Красный кавалерист» под именем Кирилла Васильевича Лютова. Он должен был писать агитационные статьи и вести дневник военных действий. Но одновременно он вел и свой личный дневник, записывая в него все свои впе­чатления, которых было множество и которые ошеломляли писателя. Наблюдая за тем, что про­исходило, Бабель, по его собственным словам, «думал и тосковал» о судьбах революции. Теперь она представлялась ему совсем не такой, как со стороны, поскольку слишком много было в ней ничем не оправданной жестокости. Он не мог по­нять, почему казаки убивали всех подряд — и сво­их врагов, и мирных жителей, и в то же время не щадили себя «ни в жизни, ни в смерти». Бабель замечал, как в душах людей, вовлеченных в граж­данскую войну, бушевали тяжелые страсти, по­рожденные смутными инстинктами. Получалось так, что те люди, которые боролись за светлые идеалы, были политически и духовно незрелы­ми, бескультурными, поэтому несли с собой смерть и разрушение. Писатель в реальности уви­дел, как в этой бессознательной ненависти погибают идеи революции. И в то же время он не об­винял конармейцев: они были естественны в сво­их поступках, как бывают естественны звери в лесу. Они жили, как умели, и воевали, как уме­ли.

«Я чужой, — записывал Бабель в своем днев­нике, причем рядом с дружескими записями о тех людях, с которыми ему приходилось жить. — Почему у меня непреходящая тоска? Потому что далек от дома, потому что разрушаем, идем как вихрь, как лава, всеми ненавидимые, разлетает­ся жизнь, я на большой непрекращающейся па­нихиде».

Отдельные новеллы из цикла «Конармия» Бабель начал публиковать еще в 1923 году, когда в обществе уже сложились стереотипы по поводу героев гражданской войны. Они представлялись легендарными личностями, а тут был совершен­но другой мир и совершенно другие люди.

Сразу же возникли споры, как понимать и как принимать произведение писателя. То ли это очернительство героической революционной ис­тории, то ли революционная романтика. Боль­шинство критиков увидели в «Конармии» «поэзию бандитизма». Бабелю пришлось объяснять, что он не собирался писать героическую историю Первой Конной армии и что он предлагает чита­телям художественное произведение, в котором пытается осмыслить все, что он увидел и прочув­ствовал.

В дискуссии принял участие и М. Горький, который снова поддержал Бабеля. Он опублико­вал похвальный отзыв о его произведении, в ко­тором заявил, что увидел в «Конармии» героев, похожих на запорожцев. «Бабель украсил их «из­нутри», — писал Горький, — он украсил их даже лучше, правдивее, чем Гоголь запорожцев».

Однако защита Горького не помогла. Вскоре в «Правде» было опубликовано открытое письмо С. Буденного М. Горькому, где прославленный ко­мандарм снова обвинял Бабеля в том, что он ис­кажает образ Первой Конной.

Критики спорили также и о том, что собой представляет Кирилл Васильевич Лютов, от лица которого написаны многие новеллы в «Конармии». Ведь это имя было хорошо известно чита­телям газеты «Красный кавалерист», где Бабель печатал свои статьи о военных походах. Лютова хорошо знали и бойцы Первой Конной. С ними писатель и после похода сохранял дружеские от­ношения. Поэтому многие критики считали, что Лютов и Бабель — одно и то же лицо. Однако это было не совсем так. Ведь «Конармия» -художе­ственное произведение. Писатель Бабель так же изучает своего «двойника» Лютова, как и всех остальных героев. Его персонаж — грамотный, интеллигентный человек, он страдает, наблюдая за тем, что происходит. И в то же время, когда казаки признают его «подходящим парнем», Лю­тов торжествует и читает им ленинскую речь. Он покорно склоняется перед жестокой силой, пони­мая свою беспомощность. В какой-то степени Ба­бель отчуждает себя от Лютова и относится к нему иронически, но и сочувствует ему, а значит, и себе, поскольку испытывает те же самые чувства. По словам Блока, в отношениях Бабеля с ре­волюцией возникла трагическая «нераздельность и неслиянность». Его завораживала революцион­ная стихия — и в то же время пугала.

Так болезненно Бабель переживал стихию раз­рушения, может быть, еще и потому, что очень любил жизнь. Она для него всегда была и остава­лась высшей ценностью. Эти свои чувства писа­тель передал в «Одесских рассказах», которые можно назвать настоящим праздником жизни.

К Одессе у Бабеля было особое отношение. Он любил свой родной город и романтизировал его, хотя видел все проблемы, которыми живет город: нищету одних и богатое самодовольство других, страдающее еврейское гетто и черносотенную власть. И, тем не менее, Одесса оставалась для Ба­беля символом «раскрепощенного чувства жиз­ни», населенной необычными людьми, для кото­рых жизнь могла быть хорошей или скверной, но в любом случае интересной.

В двадцатые годы Бабель пишет сценарии «Беня Крик», «Блуждающие звезды» и пьесу с символическим названием «Закат». Однако кри­тики увидели в этих его произведениях только разрушение старых семейно-патриархальных свя­зей, которые в то время мало кого интересовали. В 1927 году Бабель поехал в Париж, где жила его первая семья, но скоро вернулся обратно. Сме­на впечатлений не развеяла его душевной тоски. По возвращении он писал матери: «Несмотря на все хлопоты — чувствую себя на родной почве хо­рошо. Здесь бедно, во многом грустно — но это мой материал, мой язык, мои интересы. И я все больше чувствую, как с каждым днем я возвра­щаюсь к нормальному моему состоянию, а в Па­риже что-то во мне было не свое, приклеенное. Гулять за границей я согласен, а работать надо здесь».

Однако теперь он писал все меньше и меньше, издавая свои старые произведения, хотя новая жизнь продолжала интересовать его и он старал­ся принять в ней самое активное участие. Одно время Бабель даже работал секретарем сельсове­та в Молоденове под Москвой и участвовал в коллективизации. В мае 1931 года неподалеку от Молоденова на даче поселился М. Горький, и у них с Бабелем возобновилась старая дружба. В 1933 году Бабель даже ездил к Горькому в Неаполь и работал там над своей пьесой «Мария».

В начале тридцатых годов Бабель много ездил по стране: побывал в Кабардино-Балкарии, в Дон­бассе, на Днепрострое, в новых совхозах и колхо­зах, собирая материал для журнала «СССР на стройке». Однако интеллигенция ждала от писа­теля новых и таких же острых произведений о революции, как «Конармия». Ответственный ре­дактор журнала «Новый мир» даже записал однажды в своем дневнике: «Бабель работал не толь­ко в Конной — он работал в Чека. Его жадность к крови, к смерти, к убийствам, ко всему страшно­му, его почти садистическая страсть к страдани­ям ограничила его материал. Он присутствовал при смертных казнях, он наблюдал расстрелы, он собрал огромный материал о жестокости револю­ции. Слезы и кровь — вот его материал. Он не может работать на обычном материале, ему нужен особенный, острый, пряный, смертельный. Ведь вся «Конармия» такова. А все, что у него есть те­перь, — это, вероятно, про Чека. Он и в Конар­мию пошел, чтобы собрать этот материал. А пуб­ликовать боится. Репутация у него попутническая».

Однако Бабель реально смотрел на жизнь и понимал, что в тридцатые годы, когда революция воспринималась уже только как героическое вре­мя, о ней нельзя было писать по-другому. Но полностью изменить себя он не мог. В 1930 году Бабель написал рассказ «Колывушка», в котором речь шла об одном эпизоде коллекти­визации. Главным героем рассказа писатель сде­лал крестьянина Колывушку, которого признали кулаком. Из жалости к своей любимой жеребой кобыле, которую пытались отнять у него при раскулачивании, Колывушка сам убивает ее топо­ром. Причем Бабель подробно описывает, как это происходило и как Колывушка поседел за одну ночь. Однако такой безысходный протест не на­ходит отклика в невежественной массе. Ее пред­ставляет горбун Житняк, который живет други­ми заботами и похваляется: «Баба оладий напекла, мы, как кабаны, нашамкались с нею, аж газы пущали...» У Бабеля это звучит не как юмор, а как трагедия.

Со временем имя Бабеля встречалось в печа­ти все реже. Его даже стали называть «прослав­ленным молчальником». А он писал в письмах близким: «Очень трудно писать на темы, интере­сующие меня, очень трудно, если хочешь быть честным».

Но и в это время Бабель старался жить в со­гласии с тем, что его окружало. Современники вспоминали, что он считал случайностью и недо­разумением сталинский террор, а в 1937 году даже выступил с обвинением в адрес осужденных, напечатав статью «Ложь, предательство и смердяковщина», где были такие слова: «... люди, сидящие на скамье подсудимых... хотели продать первое в мире рабочее государство фашизму, во­енщине, банкирам, самым отвратительным и не­справедливым проявлениям материальной силы на земле».

Такая раздвоенность сознания сопровождала всю жизнь Бабеля и отразилась в его творчестве.

   В этом и заключалась его трагедия, которая за­вершилась в 1940 году.

Писателя арестовали 15 мая 1939 года на даче в Переделкине. Вдова Бабеля А.Н. Пирожкова рассказывала, что при аресте конфисковали все его рукописи — пять папок. Потом она узнала, что ее мужа обвиняют «в антисоветской заговор­щической террористической деятельности и под­готовке террористических актов... в отношении руководителей ВКП (б) и Советского правитель­ства».

27 января 1940 года писателя расстреляли. Через 14 лет Бабеля реабилитировали, и военный прокурор подполковник юстиции Долженко на­писал в заключении: «Что послужило основани­ем для ареста, из материалов дела не видно, так как постановление на арест было оформлено 23 июня 1939 года, то есть через 35 дней после арес­та Бабеля».

 В книге

Все обо всех: Т. 5: научно-популярное изд. / научный редактор В.В. Славкин (МГУ им. М.В. Ломоносова) – М. : Филол. об-во «Слово», компания «Ключ – С», АСТ, 1997. – С. 39 – 49.

Повернутися назад