Бібліотечна Звягельщина

В следующем, 1895 году вышел сборник «Chefs d'Oeuvre» («Шедевры»), подписанный полным именем автора. В 1897 году появилась книга новых стихов «Meeumesse» («Это — я»). Сбор­ники ошеломляли своей необычностью, дразнили воображение непривычными образами и даже пугали читателя. То его убеж­дали, что любовь—это «палящий полдень Явы»; то приглашали мечтать «о лесах криптомерий» или разделить утверждения автора о ненависти к родине и любви к некоему «идеалу человека». Но за этими внешними эффектами и эпатажем вырисовывалось нечто более серьезное и глубокое.

Вызывающая дерзость и пряная экзотичность выступали резким противопоставлением господствовавшим канонам слаща­вости, поэтической сглаженности и красивости. Известно объяс­нение популярных строк, вызвавших в то время немало ирони­ческих комментариев:

Тень несозданных созданий

Колыхается во сне,

Словно лопасти латаний

На эмалевой стене.

   По этому объяснению: латании — комнатные пальмы, чьи рез­ные листья отражались по вечерам на кафельном зеркале печ­ки в комнате Брюсова. То же самое и о месяце, который в этом стихотворении оказывается по соседству с луной. Здесь, по словам жены Брюсова, подразумевался большой фонарь, горевший напротив окна его комнаты. Вполне возможно, что толч­ками к созданию этих образов послужили именно эти житей­ские впечатления. Но важно здесь другое — стремление Брюсова придать вещественность этим преходящим впечатлениям, четко их зафиксировать, сообщить зыбким и неясным чувствам и ощу­щениям особую рельефность. Также и любовные стихи этих сборников, наполненные ошарашивающими сравнениями и упо­доблениями, их яркие и странные картины служили тому, чтобы раскрыть силу человеческого чувства, богатство страстей и же­ланий человека. Брюсов писал «Моя любовь — палящий полдень Явы» вовсе не потому, что испытывал какое-то особое, всепо­глощающее чувство, ни на что не похожую испепеляющую страсть. Он стремился подчеркнуть этим право человека на та­кую любовь, на такое чувство.

В «завете», обращенном к «юному поэту»: «Никому не со­чувствуй, сам же себя полюби беспредельно!» — читается не только последовательная эгоцентричность, не только противо­поставление себя миру, но и требование внимания к человече­скому духу, к внутренней жизни человека, к его интересам и желаниям.

За внешним стремлением эпатировать публику, поразить ее непривычностью и экзотичностью не то чтобы образов, а боль­ше строк и выражений рисовалось другое — неприятие мира унылого бытия, мещанского благополучия, вялого либерализма. Поэту мог видеться в этом протест против условий жизни, гнетущих человека, душащих и уродующих его, против все­властных норм мещанского комфорта и жизненного благопо­лучия.

  Уже в ранних стихах у Брюсова возникает тема одиночества, горькое ощущение отсутствия контакта с окружающими. Хотя он и провозглашает, что не знает других обязательств, кроме «веры в себя», но все чаще говорит  о невозможности человеческой духовной близости из-за характера жизненных условий. «В безжизненном мире живу», - замечает он в одном из
стихотворений. 

Есть еще одна характерная грань в ранних стихах Брюсова. Он не случайно открыл сборник «Juvenilia» («Юношеское») бы­стро ставшим популярным «Сонетом к форме»:

Есть тонкие властительные связи

Меж контуром и запахом цветка.

Так бриллиант невидим нам, пока

Под гранями не оживет в алмазе.

Так образы изменчивых фантазий,

Бегущие, как в небе облака,

Окаменев, живут потом века

В отточенной и завершенной фразе.

Слова об «отточенной и завершенной фразе» стали для Брю­сова своего рода credo его литературной деятельности. Уже в юношеских стихах видно стремление к почти математической вы­веренности и ювелирной отточенности строк.

В конце 90-х годов происходят значительные перемены в модернистских течениях в литературе. Если в начале и сере­дине 90-х годов модернизм обнаруживал себя отдельными раз­розненными выступлениями ряда поэтов и публицистов, то на рубеже веков он постепенно приобретает и более оформленный и более широкий характер. В 1899 году открывается журнал «Мир искусства». В 1901 году в Москве возникает издательство «Скорпион», ставшее основным центром, вокруг которого груп­пировались символисты. В эти годы Брюсов знакомится и сбли­жается с К. Бальмонтом. В его окружении появляются А. Курсинский, А. Миропольский, Г. Бахман и другие молодые поэты и литераторы, тяготевшие к «новой поэзии». Символизм посте­пенно вырисовывается не как вздорное литературное чудачество нескольких молодых людей, а как определенное литературное те­чение. Уже отпала необходимость публиковать статьи и стихи под многочисленными псевдонимами, чтобы создать видимость школы. Она начала свое существование.

Одной из первых книг, выпущенных книгоиздательством «Скорпион», стал сборник Брюсова «Tertiavigilia» («Третья стража»).  «Любимцы веков» — так назвал Брюсов один из ос­новных -р-азделов книги. Этот заголовок или близкие ему будут встречаться не раз в его последующих сборниках, практически в каждом из них будет раздел или цикл стихотворений, посвя­щенных истории. В «Третьей страже» перед нами проходят древ­няя Ассирия, Двуречье, Египет, Греция, Рим, европейское сред­невековье и Возрождение, первые века отечественной истории и относительно близкое по времени событие — наполеоновская эпо­пея. Под пером поэта возникают и реальные исторические лица, и герои мифов, безымянные персонажи разных эпох, долженст­вующие выразить характерные черты своего времени. Все эти стихи меньше всего напоминают «реконструкцию прошлого», стремление поэта вовсе не в том, чтобы рисовать картины на исторические темы. В них ощутимо бьется пульс современности. «Голос родных теней» дорог поэту не только сам по себе, не только величием мысли героев прошлых эпох, но и тем, что в нем явственно слышно то, что особенно важно сейчас самому поэту.

    Спустя три года  после появления  «Третьей стражи», в конце  1903 г.,   вышел следующий поэтический сборник Брюсова «Urbі  etOrbі» («Городу   и миру»).   Рецензируя его, А. Блок писал:   «Рассуждение о совершенстве формы и т. п.— представляетсянам по отношению к данной книге общим местом. Едва ли кто решится упрекнуть Брюсова с этой стороны. Для этого требовалось бы чересчур крупное невежество, которого мы в нашем читателе предположить не можем... Анализируя книгу с точки  зрения  содержания...,   мы  могли  бы  указать  на самый общий принцип — «волю   к   жизни»,    о   котором    ясно   говорит «Вступление». Заключая свои заметки, А. Блок делал следующий вывод  «Книга   «Urbi   et   Orbi»,    превзошедшая    во    всех отно­шениях предыдущие сборники стихов Брюсова, представляет   важный  и знаменательный литературный факт. Беспочвенное «декадентство» осталось далеко позади,  и  путь  к  нему  окончательно загражден».

В конце декабря 1905 года, в разгар вооруженного восста­ния в Москве, на прилавках книжных магазинов появилась оче­редная книга стихов Брюсова «Stephanos»  («Венок»).

Из ножен вырван он и блещет вам в глаза,

Как и в былые дни, отточенный и острый,

Поэт всегда с людьми, когда шумит гроза,

И песня с бурей вечно сестры.

Этими строками начато стихотворение «Кинжал», открываю­щее раздел «Современность». Брюсов повторил заглавие знаме­нитых лермонтовского и пушкинского стихотворений и еще боль­ше подчеркнул эту связь, взяв эпиграф из «Поэта» М. Лермон­това, в котором несколько поколений русских читателей видели одну из вершин русской гражданской поэзии. Такое умышленное и настойчивое подчеркивание возврата к данной традиции после всех декадентских речений о «новых шагах» и «разрыве связей» было наполнено большим общественным смыслом.

Хотя Брюсов имел возможность близко наблюдать многие революционные события 1905 года, в его стихах напрасно искать отражения конкретных событий, реальных случаев, образы вос­ставшего народа. Революция предстает в грандиозных, но отвле­ченных картинах. И причина здесь не только в склонности Брюсова к приподнятому, несколько экзальтированному, деклама­ционному письму. Дело было в самом понимании революции. Она представлялась Брюсову взрывом стихийных сил, природным катаклизмом.

Смести, сломать, разрушить, уничтожить — вот главный смысл революции, каким он виделся Брюсову. Что будет даль­ше, какой мир возникнет на развалинах прошлого, как он будет построен и на каких основах — все это представлялось Брюсову в высшей степени туманно и неопределенно.

Свобода, братство, равенство, все то,

О чем томимся мы, почти без веры,

К чему из нас не припадет никто,—

Те вкусят смело, полностью, сверх меры —

таким рисуется поэту будущий мир. Он станет «общим даром идущих поколений». Его построит «вольный человек», вся земля обратится в единый общий город. Это было утопическое видение, видение оптимистическое, жизнеутверждающее, но весьма дале­кое и к тому же несколько сказочное по своему характеру. По­ка же — разрушение всего существующего и забота о том, что­бы сохранить «зажженные светы» культуры.

В 1908—1909 годах Брюсов выпустил трехтомное собрание своих стихов «Пути и перепутья», объединив в нем все сборни­ки, которые выпускались ранее. Последний, третий том составил новый сборник «Все напевы». Это было не случайное издание. Брюсов расценивал трехтомник как серьезный внутренний ру­беж. Он как бы подводил итог своим прежним исканиям и от­крывал новый этап в своем творчестве.

Резким контрастом господствовавшим в то время в литера­туре антигуманным идеям и представлениям прозвучала знаме­нитая брюсовская «Хвала Человеку».

Молодой моряк вселенной,

Мира древний дровосек,

Неуклонный, неизменный,

Будь прославлен, Человек!

Брюсов славит человека — творца, строителя, созидателя, сла­вит мощь его ума, его способность обратить на благо себе все силы природы.

Это же стремление проникнуть во все тайны жизни, познать ее во всей полноте и воплотить это знание в творчестве долж­но, по Брюсову, вести и поэта. Никакие радости мира не могут и не должны отвлечь поэта от его призвания, от его труда. Об­раз поэта у Брюсова все больше приобретает черты пытливого ученого, подвергающего анализу все явления жизни.

Новый этап творческого пути Брюсова отмечен тремя сборниками— «Зеркало теней» (1912),«Семь цветов радуги» (1916) и «Девятая камена» (1917). Самым значительным из них был первый —« Зеркало теней». В этом сборнике знаменательно об­ращение Брюсова к теме родины. Она звучит и в пейзажных стихах и в прямых публицистических обращениях («К моей стране», «Александрийский столп» и др.), в его подчеркнуто тор­жественном «Родном языке».

Говоря о главном недостатке молодых поэтов того времени, Брюсов подчеркивал, что она заключается в «поразительной, какой-то роковой оторванности всей современной молодой поэ­зии от жизни. Наши молодые поэты живут в фантастическом мире, ими для себя созданном...». Подобную оторванность от жизни ощущал Брюсов и в себе самом, требование сближения с действительностью не было для него декларативным призы­вом.

В эти годы  происходит все большее сближение Брюсова с М. Горьким. Он участвует в журнале «Летопись», в ряде других литературно-издательских начинаний, инициатором которых был M. Горький.

    Революционные события 1917 года Брюсов принял с вос­торгом. Сразу же после Февральской революции он активно включается в общественно-политическую деятельность, выступа­ет как публицист, пишет целый цикл приветственных стихов. В горьковской «Новой жизни» он публикует стихотворение «Трид­цатый месяц», исполненное гнева и отвращения к империалисти­ческой войне:

Достались в жертву суесловью

Мечты порабощенных стран:

Тот опьянел бездонной кровью,

Тот золотом безмерным пьян...

Такими представляются Брюсову ныне истинные вдохновители войны, ее сторонники и авторы ее славословий. Лжепатриотиче­ские призывы на поверку оказываются лишь опьянением от без­мерного золота, стремлением к обогащению, вульгарной ко­рыстью. Это выступление Брюсова вызвало раздраженную реак­цию со стороны многих его недавних союзников. Резко антивоен­ная позиция Брюсова все более усиливала его отчуждение от кругов, поддерживавших Временное правительство.

За семь послереволюционных лет Брюсов выпустил пять небольших стихотворных сборников: «Последние мечты» (1920), «В такие дни» (1921), «Миг» (1922), «Дали» (1922), «Меа» (1924).

В декабре 1923 года Брюсову исполнилось пятьдесят лет. В день юбилея, 17 декабря, в Большом театре состоялось тор­жественное заседание. Событие по тем временам необычное, по­казывающее   то внимание и уважение, которое оказывало молодое Советское правительство маститому поэту. Доклад на юби­лейных торжествах сделал А. В. Луначарский. В грамоте Все­российского Центрального Исполнительного Комитета, которая была вручена Брюсову, отмечались его выдающиеся заслуги. Особо подчеркивалось: «После Октябрьской революции он не­медленно и твердо вступил в ряды ее работников, а с 1919 года в ряды Российской Коммунистической партии. Он воспел с при­сущим ему талантом этот величайший в мировой истории пере­ворот. Последние шесть лет он неизменно работает на ниве коммунистического народного просвещения и является создате­лем и руководителем Института литературы, привлекшего к се­бе многие десятки пролетарских и крестьянских молодых поэтов, учащихся у него мастерству слова».

Отвечая на приветствия, Брюсов подчеркивал, что весь его творческий путь един, «...теперь, в последний период моей жиз­ни,— говорил он,— я вернулся в «Дом отчий»,— так все это бы­ло мне просто и понятно. Никакой метаморфозы я в себе не чувствовал. Я ощущаю себя тем, кем я был». Он говорил о не­обходимости идти и дальше вперед, о своем стремлении окру­жить себя молодежью, чтобы учить ее и учиться у нее. «...мое самое большое стремление — быть с молодыми и понять их» — в этом он видел и свой долг и непременное условие дальнейше­го продвижения в том деле, которому посвятил всю жизнь. Свою речь он заключил строфой А. Фета:

Покуда на груди земной

Хотя с трудом дышать я буду,

Весь трепет жизни молодой

Мне будет внятен отовсюду!

Брюсов был полон новых замыслов. В его архиве, среди его бумаг сохранилось немало проектов -и творческого, и ли­тературно-издательского, и организационного характера. Но реа­лизовать их ему было не суждено. Не прошло и года после то­го, как торжественно отмечался его полувековой юбилей, когда 9 октября 1924 года он умер.

Повернутися назад